Неточные совпадения
— Во времена досюльные
Мы были тоже барские,
Да только
ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года
раз пошлем.
Под утро поразъехалась,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда
ни взялась,
Летит! а в ней качается
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне
разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять
ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй
раз возьмет приступом крепость Хотин.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой
раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая
ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Услыхав голос Анны, нарядная, высокая, с неприятным лицом и нечистым выражением Англичанка, поспешно потряхивая белокурыми буклями, вошла в дверь и тотчас же начала оправдываться, хотя Анна
ни в чем не обвиняла ее. На каждое слово Анны Англичанка поспешно несколько
раз приговаривала: «yes, my lady». [да, сударыня.]
— Извините меня, доктор, но это право
ни к чему не поведет. Вы у меня по три
раза то же самое спрашиваете.
Раз решив сам с собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере, на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать
ни зависти к Серпуховскому,
ни досады на него за то, что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
— Они с Гришей ходили в малину и там… я не могу даже сказать, что она делала. Тысячу
раз пожалеешь miss Elliot. Эта
ни за чем не смотрит, машина… Figurez vous, que la petite… [Представьте себе, что девочка…]
Анна не поехала в этот
раз ни к княгине Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезде, звала ее вечером,
ни в театр, где нынче была у нее ложа.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два
раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и начал писать,
ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить
ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый
раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Любившая
раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты
ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым;
ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний
раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно,
ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха.
Я
раза два пожал ее руку; во второй
раз она ее выдернула, не говоря
ни слова.
Не шевельнул он
ни глазом,
ни бровью во все время класса, как
ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил в треухе); подавши треух, он выходил первый из класса и старался ему попасться
раза три на дороге, беспрестанно снимая шапку.
Помещики попроигрывались в карты, закутили и промотались как следует; все полезло в Петербург служить; имения брошены, управляются как
ни попало, подати уплачиваются с каждым годом труднее, так мне с радостью уступит их каждый уже потому только, чтобы не платить за них подушных денег; может, в другой
раз так случится, что с иного и я еще зашибу за это копейку.
— Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова, стал тащить его в другую комнату, и как тот
ни упирался ногами в пол и
ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще
раз, каким образом поехал в поход Мальбруг.
Никак не мог он понять, что бы значило, что
ни один из городских чиновников не приехал к нему хоть бы
раз наведаться о здоровье, тогда как еще недавно то и дело стояли перед гостиницей дрожки — то почтмейстерские, то прокурорские, то председательские.
Везде, где бы
ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть
раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть
раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной
раз позволительно сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул
ни слова).
Чичиков еще
раз окинул комнату, и все, что в ней
ни было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь.
Следовало бы тоже принять во внимание и прежнюю жизнь человека, потому что, если не рассмотришь все хладнокровно, а накричишь с первого
раза, — запугаешь только его, да и признанья настоящего не добьешься: а как с участием его расспросишь, как брат брата, — сам все выскажет и даже не просит о смягчении, и ожесточенья
ни против кого нет, потому что ясно видит, что не я его наказываю, а закон.
Гросфатер кончился, а я не успел сказать
ни одной фразы с ты, хотя не переставал придумывать такие, в которых местоимение это повторялось бы несколько
раз.
Она столько
раз принималась целовать и крестить Володю, что — полагая, что она теперь обратится ко мне, — я совался вперед; но она еще и еще благословляла его и прижимала к груди. Наконец я обнял ее и, прильнув к ней, плакал, плакал,
ни о чем не думая, кроме своего горя.
Сколько
ни ходили и
ни чернели тучи, видно, не суждено им было собраться в грозу и в последний
раз помешать нашему удовольствию.
Итак, выпьем, товарищи,
разом выпьем поперед всего за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько
ни есть бусурменов, все бы сделались христианами!
— А пан разве не знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как
раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что
ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
И она опустила тут же свою руку, положила хлеб на блюдо и, как покорный ребенок, смотрела ему в очи. И пусть бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить
ни резец,
ни кисть,
ни высоко-могучее слово того, что видится иной
раз во взорах девы, ниже́ того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в такие взоры девы.
В чести был он от всех козаков; два
раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал
ни в каких походах; не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
— Не говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Что бы
ни было, а я хочу еще
раз увидеть его, сказать ему хоть одно слово.
—
Раз навсегда: никогда
ни о чем меня не спрашивай. Нечего мне тебе отвечать… Не приходи ко мне. Может, я и приду сюда… Оставь меня, а их… не оставь. Понимаешь меня?
Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби» и я возлюблял, то что из того выходило? — продолжал Петр Петрович, может быть с излишнею поспешностью, — выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы, по русской пословице: «Пойдешь за несколькими зайцами
разом, и
ни одного не достигнешь».
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот
раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя
ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
— Так вот ты как живешь, Соня!
Ни разу-то я у тебя не была… привелось…
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он
раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.
Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед
раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем!
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как
ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый
раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему
разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела на него. Ей ничего еще не было известно,
ни зачем,
ни как,
ни для чего это было. Теперь все эти вопросы
разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не поверила: «Он, он убийца! Да разве это возможно?»
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным и дерзким видом и дал себе слово как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот
раз, по крайней мере, во что бы то
ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту,
раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть на край света, куда бы ему
ни вышла судьба.
— Штука в том: я задал себе один
раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать,
ни Тулона,
ни Египта,
ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?
Катерина. Если я с ним хоть
раз увижусь, я убегу из дому, я уж не пойду домой
ни за что на свете.
Дико́й. Найдешь дело, как захочешь.
Раз тебе сказал, два тебе сказал: «Не смей мне навстречу попадаться»; тебе все неймется! Мало тебе места-то? Куда
ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты, проклятый! Что ты, как столб стоишь-то! Тебе говорят аль нет?
Ученьем вредным с юных дней
Нам сто́ит
раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
Каков
ни будь ты на словах,
А всё им будешь отзываться.
Не грешен он
ни в чем, вы во сто
раз грешнее.
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич
разКогда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как
ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
Ну поцелуйте же, не ждали? говорите!
Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием!
Как будто не прошло недели;
Как будто бы вчера вдвоем
Мы мочи нет друг другу надоели;
Ни на́волос любви! куда как хороши!
И между тем, не вспомнюсь, без души,
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, — ветер, буря;
И растерялся весь, и падал сколько
раз —
И вот за подвиги награда!
Базаров продолжал хохотать; но Аркадий, как
ни благоговел перед своим учителем, на этот
раз даже не улыбнулся.
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего дня
ни колесом,
ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги, рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его
раза два вздрогнуть… Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что
ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и
раз в месяц избавит мужика от экзекуции.